Никита Семёнов-Прозоровский

— Можно ли в таком случае сказать, что вы сами себя сделали? Что всем, чего достигли, обязаны только себе?

Никита Семёнов-Прозоровский: — Насчёт того, что я сам себя сделал, не могу так смело утверждать. Но то, что в большинстве случаев старался быть самостоятельным и не очень зависимым от своих вполне могущественных родственников – да. Когда дома узнали, что я поступил на актёрский факультет, был скандал. По папиной линии у меня все архитекторы. Рисунком я занимался ещё в отрочестве, и все думали, что я буду смотреть в эту сторону. Правда, когда я пошёл работать монтировщиком, надежд у них на это было не так много, но всё-таки… А что касается моей театральной родни — дед, кроме того, что был директором, был ещё и достаточно интересным театроведом. Так что театроведом я тоже мог стать, режиссёром – безусловно. Театр вообще не отрицался в качестве моего будущего. Но артистом… Не то чтобы эту профессию не уважали в семье… Просто можете себе представить, с чем, в силу своих обязанностей, дед сталкивался каждый день. И его семья это так или иначе знала и обсуждала. Что на самом деле неправильно. Это периферия театра. Артист – это прежде всего художник, который играет на самом себе. Его инструментарий – это он сам. И судить его по каким-то общежитейским критериям, когда он приоткрывает для тебя эту коробочку под названием личная жизнь, нельзя. Категорически нельзя. Когда люди думают, что если к ним утром приезжает жаловаться народная артистка NN, а вечером звонит с какими-то своими проблемами заслуженный артист NN, значит они к этому имеют хоть какое-то отношение, они ошибаются. Нужно дистанцироваться от этого. Мне повезло, я это сообразил и в это дело не влез. Поэтому к артистам всегда относился и отношусь с большим уважением и симпатией. И до сих пор понимаю, что к этому не очень-то имею отношение. Но не всем так везёт. У моих коллег на этой почве было много бед и неприятностей.

— Никита Юрьевич, в те времена, наверное, вы приобрели своих лучших друзей?

Никита Семёнов-Прозоровский: — Нет, всё-таки мои лучшие друзья – это моя арбатня: я родился и вырос на Арбате. Но, конечно, театр подарил мне потрясающие знакомства. Я стараюсь со многими поддерживать дружеские отношения. Но сейчас они, к сожалению, больше кладбищенские – в том смысле, что мы встречаемся на похоронах кого-то из наших. Но, тем не менее, мы встречаемся. И всегда рады видеть друг друга и, более того, нам есть о чём поговорить. Не только вспоминать, но и поговорить. Совсем недавно я похоронил своего коллегу по монтировочному цеху и доброго приятеля Витю Кондратова, с которым работал в 70-х.
Среди актёров у меня, конечно, тоже есть друзья. Поскольку начал я на Таганке рабочим сцены, а продолжил как актёр, то общался и дружил со всем театром по вертикали. И в силу того, что объединял все цеха, меня в начале 80-х сделали председателем профкома. И, соответственно, по долгу службы я влез во многие проблемы многих людей.
А потом Таганка развалилась, как вы знаете, достаточно драматически. А для кого-то и трагически. И конечно, многие связи если не порвались, то, во всяком случае, сильно напряглись. Прежней Таганки нет — сейчас это уже апексимовский театр, совершенно другой организм. И я очень этому рад. Когда я сказал, что не просто принимаю эти изменения, а желаю Таганке как можно быстрее измениться, на меня обиделись многие близкие и друзья. Но это же абсолютная максима: театр – живой организм, он жив, пока дышит сегодняшним днём. Жить Любимовым и Высоцким – это для Бахрушинского музея, это задача для совсем другого организма. Я не знаю, получится ли у Апексимовой и её ребят, но желаю им удачи. Я уже был на нескольких спектаклях – что-то понравилось, что-то нет, но это уже совсем другая история.

— И когда вы почувствовали, что из театра пора уходить, в вашей жизни появился дубляж?

Никита Семёнов-Прозоровский: — Не совсем так. Не то чтобы я почувствовал, что пора уходить. (Смеётся) Артисты по большей части народ инертный. Мне везло с Таганкой.  Несмотря на все перипетии – эмиграцию Любимова, приход и уход Эфроса, руководство Губенки, возвращение Любимова — я довольно много играл и играл большие роли. В «Послушайте!» — одного из пяти Маяковских, в «Мастере и Маргарите» — Коровьева. Так что я не мог жаловаться на судьбу. И когда театр начал разваливаться, мы во главе с Колей Губенко и Лёней Филатовым организовали некий организм под названием «Содружество актёров Таганки». И какое-то время на энтузиазме, протесте, бунте мы как-то существовали. Но на самом деле для меня театр, конечно, кончился. Как выяснилось, я участвовал в спектаклях, которые меня не очень интересовали. Хотя тоже были роли, и, в общем, можно было прожить.
И вот тогда мне опять повезло. Как с Яшей Безродным, оказавшимся в кабинете у Шевченки. В начале 90-х, когда всё расползалось, как старая ткань, одна из знакомых позвонила мне и спросила, не хочу ли я заняться дубляжом. Мне это в голову не приходило. Я знал, что такая профессия есть, но она была настолько на периферии, настолько казалась мне маргинальной в нашем ремесле, что я совершенно не задумывался о ней. И дальше произошло опять-таки фантастическое везение. Первый фильм, на который меня пригласили, был невероятно простой. Может быть, кто-то помнит – «Флиппер», детский фильм про дельфина. Я там папу озвучивал. У этого папы за весь фильм было три или четыре реплики. Я их так или иначе проговорил, занял у звукорежиссёра немного времени, никого особо не раздражал. И меня эта работа зацепила. Когда в следующий раз меня пригласили на озвучку, я был к этому немножко готов. Этот первый нетравматичный опыт оказался очень важным.
Но самое главное – дубляж подходит не всем. Однажды я пригласил на озвучивание одного из своих таганских коллег — очень хорошего артиста, поверьте мне, артиста экстра-класса. Он и в кино блестяще снимался и дублировал себя. Мы писали вместе, и в конце работы он сказал: «Нет, это не для меня». Потому что здесь есть своя специфика.

— Какая?

Никита Семёнов-Прозоровский: — Озвучивая другого артиста, ты должен понимать, что он эту роль уже сыграл. Роль уже сыграна, смонтирована и вышла на экран. Твоя задача – не создавать новый образ, а не испортить, не разрушить то, что есть. Это очень трудно для «чистых артистов», артистов в самом высоком смысле этого слова. Мне рассказывали, что Иннокентий Михайлович Смоктуновский, дублируя Марчелло Мастроянни, по ходу роли всё время останавливался и говорил: «Что он делает? Он что, не видит, что ли?», «Это невозможно! Он просто не видит, что рядом происходит!» Ему говорили: «Иннокентий Михайлович, да, да, вы правы. Но дело в том, что он уже сыграл, картина уже идёт по всей Европе. Ну попробуйте здесь вот так…». И он: «Ах, да, да, да… Простите. Хорошо, давайте сделаем так». Это была его реакция на роль, на то, как бы он сыграл. А в дубляже ты должен работать артистом, а не ролью.
Мне тоже понадобилось время, чтобы понять это, чтобы дистанцироваться и полюбить артиста, а не персонажа.

— Никита Юрьевич, с одной стороны, вы говорите, что главное — не навредить и не переиграть. А с другой стороны, вы любите, чтобы в роли был воздух, простор для творчества и похулиганить тоже очень любите.

Никита Семёнов-Прозоровский: — А зачем вы меня закладываете?

— А вы сами себя закладываете) Так как же вам удаётся удержать баланс между похулиганить-поиграть и не навредить?

Никита Семёнов-Прозоровский: — На самом деле, живая игра никогда не может навредить. Может навредить только мёртвое. Но, конечно, важно чувствовать жанр, материал, драматургию фильма. И свои границы. Когда ты озвучиваешь большого мастера, у которого актёрская палитра побольше твоей, ты сразу понимаешь свои возможности и задачи, понимаешь, что нужно делать.

Когда я озвучиваю, скажем, Бена Кингсли, Гэрри Олдмена или Де Ниро, то пытаюсь просто двигаться вслед за ними, чтобы на русском языке для русского зрителя проявить их инструментарий. Это фантастические артисты. Здесь не до хулиганств и не до куража. Это ребята, которые даже при своих внутренних штампах умеют удивлять. В любом фильме у каждого из них есть момент, которого ты не ожидаешь. Тебе кажется, что ты знаешь артиста «от и до», ты, как по склону на горных лыжах, лихо летишь за ним … и вдруг он уходит. И это оказывается не склон и не обрыв, а накатывающее цунами. К этому надо быть готовым.
Но иногда сам материал позволяет пошалить, похулиганить и повеселиться.

— Как правило, это мультфильмы?

Никита Семёнов-Прозоровский: — Да, потому что мультфильмы – изначально игровая ситуация. Пожалуй, самая счастливая для меня работа. Их (зарубежные – АП) герои, конечно, куражатся, играют и хулиганят со своими зрителями, но это чужой язык и чужие шалости. Они могут совершенно не подходить нам. Мы находимся здесь и сейчас, у нас свои события и шутки. Когда ты понимаешь, что может быть весело здесь, тогда и возникает импровизация. Хороший материал всегда даёт для неё возможность. Очень важно, чтобы режиссёр в это включился, чтобы вся команда работала на это, чтобы возможность для импровизации была заложена в переводе и в редактуре. И когда ты попадаешь в такие счастливые условия, тогда и возникает тот самый воздух, который позволяет тебе немножко покуролесить.

— Никита Юрьевич, огромное спасибо за беседу. Творческих успехов вам, интересных работ и вдохновения!

Интервью подготовила и провела Елена Жамкина. 

Ссылки:
Профиль актера в Базе дикторов Аудиопродакшн
Кинопоиск
Вики